Изменения значений слов весьма разнообразны и индивидуальны. И тем не менее в языкознании намечены основные тенденции, закономерности этих изменений.

Некоторые из этих закономерностей свойственны и славянизмам.

Количественные изменения переходят в качественные

Одна из важных закономерностей изменений в языке состоит в том, что наиболее частое, типичное использование постепенно становится единственно возможным. Таким путем изменяют свое значение очень многие славянизмы. Количественные изменения в их употреблении способствуют серьезным качественным изменениям. При этом на основе конкретных значений слов очень часто развиваются абстрактные.

От конкретного к абстрактному

Сопоставляя такие современные слова, как краткий и короткий, здравый и здоровый, власть и волость, преступить и переступить, рождать и рожать, участие и участок, совратить и своротить, равный и ровный, пристанище и пристань, избрать и выбрать, свергнуть и сбросить и многие другие, мы замечаем, что они различаются по значению. Иногда, правда, есть и нечто общее в значениях этих слов, например, можно сказать краткая речь и короткая речь, однако можно сказать короткие волосы, но нельзя сказать краткие волосы. Чем же объясняется различие в их значениях?

Славянизмы краткий, здравый и другие употреблялись в древней письменности главным образом в церковно-книжных текстах, а соответствующие исконно русские слова — в светских. Как уже говорилось, в церковно-книжных памятниках религиозно-моралистические рассуждения преобладали над сюжетными рассказами; для светских памятников типично конкретное, динамическое описание. Поэтому естественно, что, например, слово краткыи сочеталось главным образом со словами абстрактно-духовного характера (время, житие, жизнь, животъ — «жизнь», вЂкь, лЂто, царствие, пость, слово, глаголь, бесЂда, молитва и т. п.), а слово короткыи — со словами, обозначающими конкретные предметы. Первоначально краткыи означало то же самое, что и короткыи: в древних памятниках имеются единичные примеры употребления этого слова с названиями конкретных предметов (краткая одежда, власы кратки). Однако наиболее типичные употребления слова краткыи постепенно стали единственно возможными: оно стало сочетаться только со словами абстрактно-духовного характера, а сочетания его с названиями конкретных предметов стали невозможными. Слово изменило свое значение, и причина этого в особенностях употребления слов в церковно-книжных памятниках. А эти особенности обусловлены содержанием данных памятников. С изменившимся значением слово прочно вошло в русский язык.

Подобными причинами объясняется изменение значений и других славянизмов. Глагол преступити, например, первоначально означавший то же, что и переступити, в подавляющем большинстве случаев употреблялся переносно — в сочетании со словами заповЂдь, законъ, уставь, завЂть, повелЂние, предание, клятва, обЂщание, обЂтъ и т. п. Такие сочетания были очень распространены в религиозной литературе. С течением времени глагол стал восприниматься как нечто неотделимое от этих слов. В сочетании со словами — названиями конкретных предметов (например, преступити порогь) он встречался редко: содержание церковно-книжных памятников не способствовало частому употреблению этих сочетаний. Такое ограничение сочетаемости глагола и явилось причиной изменения его значения. Он стал означать «совершить дурной поступок, нарушить нормы поведения, закон и т. п.». Это изменение отразилось и в словах преступление, преступный и преступник, образованных от глагола преступити.

Глагол пресЂчи в отличие от русского пересЂчи сочетался преимущественно с названиями отрицательных действий (например, пресЂчи лихоимьство, грЂхъ и т. п.), а глагол прервати в отличие от русского перервати — с названиями нематериальных явлений. Это и было причиной того, что сейчас можно сказать пресечь злоупотребление, но не пресечь дорогу (ср. пересечь дорогу); прервать разговор, но не прервать нитку (ср. перервать нитку).

Переносные употребления были наиболее типичны и для глагола презьрЂти. Исконным прямым значением этого глагола было «смотреть (посмотреть) мимо чего-либо», например: «идеть... презря и не видя лежащихъ... больны(х)» («16 слов Григория Богослова с толкованиями Никиты Ираклийского», по списку XIV в.). Оно складывалось из значений составляющих это слово частей: глагола зьрЂти — «смотреть» и приставки пре-, имевшей в данном глаголе значение «через, мимо». Однако применения глагола в этом значении были единичными. Абсолютно преобладали его употребления в значении «не обращать (обратить) внимания на что-либо». При этом глагол мог означать, во-первых, оставление без внимания порока, греха, прощение их [например, «милует же всЂ(х)... и презри(т) грЂхи ч̃лвЂкъ кающи(х)ся» («Житие Варлаама и Иоасафа», по списку XIV—XV вв.); любопытно, что так же изменялось значение польского глагола przebaczyć — «простить, извинить», образованного от глагола baczyć (ср. украинское бачити — «видеть») и приставки prze-]; во-вторых, невнимательное, недружелюбное отношение к кому- или чему-либо, например: «и житье се лестное (т. е. обманчивое, лживое) презрЂша а вЂчное възлюбиша» («Поучение о посте», Троицкий сборник, конец XIV в.). Современное значение восходит к употреблению второго типа; аналогично развивалось значение слова ненавидеть (от видеть, как презреть от зреть).

Развитие переносных значений свойственно многим славянизмам. Не имея возможности подробно рассматривать другие примеры, приведем лишь несколько слов, указав их первоначальные значения. Славянизм обязать обозначал то же, что обвязать; отвергнуть — то же, что отбросить; отвлечь — то же, что оттащить; исказить — то же, что испортить; погрязнуть — то же, что погрузиться, утонуть; глагол подражать, родственный слову драга — «дорога», первоначально означал «идти за кем-либо той же дорогой»; оградить значило то же, что огородить; просветить — то же, что осветить, и т. п.

«Трафарет ситуации» и семантическое «заражение»

Авторы церковно-книжных произведений строго следовали требованиям литературного этикета. Одним из этих требований был так называемый «трафарет ситуации». Это явление, описанное известным историком древнерусской литературы Д. С. Лихачевым, заключается в том, что, во-первых, сюжеты, ситуации создаются такими, каковы они должны быть согласно традиционным представлениям о морали, этике и т. п. (или просто заимствуются из Библии), и, во-вторых, в том, что определенные выражения и определенный стиль изложения подбираются к соответствующим ситуациям1. В церковно-книжных памятниках постоянно повторяются одни и те же, преимущественно библейские, сюжеты и образы, которые описываются одними и теми же словами. И это вызывает изменение значений данных слов. Так развилось, например, значение слова предать — «изменнически выдать». Первоначально оно имело значения, соответствующие, по-видимому, значениям греческих глаголов παραδίδωμι, προδίδωμι. В переводных памятниках глагол предати соответствовал указанным глаголам. Оба эти глагола означали как конкретную «передачу» (παραδίδωμι — «передавать», προδίδωμι — «давать вперед»), так и передачу человека врагу, мучителю, на смерть, на поругание. Эта передача во многих случаях сопровождалась предательством: чаще всего повторялся евангельский сюжет о предателе Иуде. Все это нашло отражение и в церковнославянских и древнерусских текстах — не только в переводных, но и в оригинальных.

Бо/льшая часть употреблений глагола предати в этих текстах (около 2/3 из более чем 1000 просмотренных нами), связана с отрицательными ситуациями и предательством. В этих контекстах глагол выступает в сочетаниях: предати врагу, противну (т. е. противнику), иноплеменьникомь, мучителю, катомъ («палачам»), стражемъ, поганомь, въ руки недостоиныхъ и т. п.; мукамь, страсти, казни, бЂдамъ, на убииство и т. п. Эти наиболее частые употребления и явились истоком современного значения слова предать — «изменнически выдать». Однако первоначальное значение («передать») сохранялось в церковнославянском языке до XIV в., а возможно, и позже. На это указывают тексты, в которых глагол означает конкретное физическое действие — передачу предмета из рук в руки, например: предати брашьно (т. е. еду). Иуда тоже совершил передачу, т. е. выдал, передал Христа иудейским «книжникам и фарисеям», но эта передача сопровождалась изменой, обманом, предательством, ср., например: «и с̃нъ ч̃лвчь предан(ъ) будеть архиерЂемь и книжнико(м)» («Пандекты Никона Черногорца», по списку XIV в., цитата из Евангелия, Матф. 20, 18; Марк 10, 33). В этих ситуациях происходит одновременно и передача и предательство, но по аналогии с ними появляются такие употребления глагола, для которых существенным остается лишь факт предательства, а о факте передачи ничего не сообщается; например: «аще послеши ела к Дареви (т. е. посла к царю Дарию) предаст тя» («Александрия», список XV—XVI вв.). Однако должно было пройти несколько столетий, прежде чем это употребление превратилось в самостоятельное значение слова современного языка. В современном языке глагол предать означает «изменнически выдать». В древнейший же период слово предати, в отличие от современного предать, самостоятельно, без поддержки окружающих слов не выражало отрицательной оценки действия. Но все дело в том, что в положительных ситуациях глагол употреблялся неизмеримо реже, чем в отрицательных. И постепенно глагол стал восприниматься как одно из средств изображения только отрицательных ситуаций, т. е. элементы общего значения контекста вошли в состав элементов значения глагола, и положительные употребления стали невозможны. Интересно, что ряд других глаголов (преимущественно славянизмов) изменяет свою сочетаемость аналогично глаголу предати. Так, например, установлено, что в XVII—XVIII вв. ряд глаголов сочетался главным образом со словами отрицательного значения: впасть или ввести — в грех, скорбь, уныние, презрение, искушение, обман, слабость, своевольство и т. п.; подвергнуть — презрению, осмеянию, пренебрежению, осуждению, испытанию, искушению, тиранству; ввергнуть — в ад, темницу, тьму кромешную, геену огненную, в мучение, в трепет, в безумие, в уныние, в заблуждение; причинить — зло, скуку, досаду, обиду, вред, печаль, огорчение, болезнь, изнеможение, смерть, разорение; нанести — скорбь, печаль, ужас, обиду, вред, несчастье, беду, зло, раны, бесчестье и т. п.2

Точно так же, как и в случае с глаголом предать, некоторое время встречались редкие случаи употребления указанных глаголов с существительными положительного или нейтрального значения, например: причинить — блаженство, выгоду, пользу, веселие, удовольствие; впасть в восторг, но постепенно такие сочетания стали невозможными. Единственно возможным стало их употребление в тех сочетаниях, которые ранее были наиболее частыми. Сначала, следовательно, в сочетаемости слова происходят чисто количественные изменения: слово начинает чаще всего сочетаться с ограниченной группой слов, близких между собой по значению; затем это количественное изменение переходит в качественное: слово начинает сочетаться только с этой группой слов и перестает сочетаться с другими словами. Окружение слова становится замкнутым, конечным, иногда ограничивается одним-двумя словами; так, например, местоимение никой (никыи) употребляется только в выражениях никоим образом, ни в коем случае (при неограниченной сочетаемости синонимического местоимения никакой); глагол преминуть — только с отрицанием не, слово одр, означавшее то же, что и кровать, употребляется главным образом в сочетании на смертном одре (ср. аналогичную специализацию значения слова останки, ранее означавшего то же, что и остатки). Это традиционная, стилистическая ограниченность сочетаемости слова, уменьшающая количество тех слов, которые могли бы сочетаться со словом, если бы сочетаемость определялась только его значением.

Ограничение лексической сочетаемости свойственно прежде всего книжной лексике, среди которой преобладают славянизмы. Народно-разговорные слова, представленные в иных жанрах, нежели славянизмы, — в летописном рассказе, светских повестях, деловой письменности и т. п., связаны с иной стилистической сферой — конкретным, динамическим описанием. Это не стимулировало широкого развития переносных значений и устойчивых формул у слов типа передать, переступить, короткий, хотя и то и другое полностью не исключено (ср., например, формулу переступити крьстьное цЂлование, употребления типа переступить закон, перервать разговор). Эти формулы и употребления, однако, не поддержаны такой традицией, как церковно-книжные формулы и употребления, и поэтому не являются настолько сильными, чтобы устранить возможность применения слова в исконном значении.

В изменениях значений славянизмов отражаются многие идеи и образы, свойственные христианской философской литературе. Так, представление о ничтожности, смертности материального и величии, бессмертии духовного отразилось в истории слова прахъ, заимствованного из старославянского языка. Первоначально старославянское прахъ, как и русское порохъ, означало любое сыпучее вещество (пыль, пепел и т. п.). Однако для церковно-книжных памятников было типично употребление слова прахъ по отношению к останкам человека, например: «приникахомъ бо и къ гробу всегда... что убо тамо видЂхомъ бра(т̃)е... не попелъ [т. е. пепел] ли и прахъ» («Огласительные поучения Феодора Студита»). Иные употребления слова (в значениях «пыль», «порошок») постепенно уступают место этому наиболее типичному употреблению (ср. «мир его праху» и т. п.). Русское порохъ употреблялось в иных жанрах (его фиксации в церковно-книжных памятниках единичны), называя чаще всего пыль, а также порошок (обычно лекарственный). С XVII в. в деловой письменности это слово стало употребляться преимущественно для называния сыпучей взрывчатой смеси, передав свои первичные значения другим словам (пыль, порошок).

И слово предать, и слово прах получили свои новые значения сходным путем — путем так называемого семантического «заражения» (французское contagion). Этот образный термин введен французским ученым М. Бреалем3. Явление семантического «заражения» состоит в том, что постоянное, типизированное употребление слова для изображения одной и той же ситуации, в одном и том же словесном окружении (контексте) приводит к тому, что другие, более редкие употребления становятся невозможными. Слово получает в языке то значение, которое оно раньше выражало совместно с другими словами контекста. Оно получает значение этого контекста, «заражается» значением от контекста.

Путем семантического «заражения» изменяли свои значения многие славянизмы. Это очень важный процесс в истории литературного языка. Мы рассмотрим его подробнее на примерах еще трех славянизмов. Речь пойдет о глаголах с приставкой пре-: превзойти, превознести и преставиться.

В истории этих слов очень много общего. Все они первоначально означали перемещение в пространстве: превъзити — «высоко взойти», превъзнести — «высоко вознести», преставитися — «переместиться». В современном языке превзойти означает «оказаться выше, сильнее, значительнее в каком-нибудь отношении», превознести — «очень высоко оценить, расхвалить», преставиться — «умереть». Как же произошло изменение их значений?

Глагол превъзити употреблялся обычно для передачи древнегреческого глагола υπερβαίνω) — «1) переходить, переступать, пересекать; 2) превосходить, превышать». Прямое (первое) значение этого греческого слова слагалось из значений его частей: приставка υπερ- соответствует старославянской приставке пре-, а глагол βαίνω означает «шагать, ходить, восходить, подниматься». На основе прямого возникло переносное значение греческого глагола «перегнать кого-либо в чем-либо, превзойти». Славянский глагол превъзити (превъсходити) соответствует как структуре греческого глагола, так и его значениям: в старославянских памятниках и в церковно-книжных памятниках, возникших на Руси, он употреблялся в двух значениях: «1) перейти, переходить, 2) превзойти, превосходить». Употребления в прямом значении были чрезвычайно редки: в большом количестве памятников можно найти лишь два-три случая такого употребления; например, «Не можеть о(т)нудь прЂвъзити на вышьнее нЂбо [Никак не может перейти на высшее небо; в греческом тексте: υπερβ̃ηναι «перейти»]» («Ефремовская кормчая», XII в.). Сравните употребление этого глагола в Псалтыри (Пс. 37, 5), часто цитируемой древнерусскими авторами: «моихъ грЂховъ множьство превзидоша главу мою [моих грехов множество превысило голову мою]» («Ярославский сборник», XIII в.). Абсолютно преобладало употребление глагола превъзити для обозначения превосходства в чем-либо, например: «превзити всЂ(х) добродЂтелию [превзойти всех добродетелью]» («Киево-Печерский патерик»); «злоба ихъ превзиде содому и гомору» («Палея», список 1406 г.).

Постепенно наиболее частое и типичное для церковно-книжных памятников употребление становится единственно возможным.

Глагол превознести (превозносить) употреблялся для перевода греческого глагола υπερυφόω — «высоко возносить» (приставка υπερ- переводилась пре, а глагол υφόω — възносити). В буквальном смысле — «высоко поднять» — он употреблялся крайне редко, например: «СЂдъ же убо царь на престолЂ высоцЂ же и превъзнесенЂ [Сел царь на престоле высоком и высоко вознесенном]» («Житие Варлаама и Иоасафа»). Обычным было переносное употребление глагола — «высоко вознести на словах, в мыслях; восхвалить», например: «Възвелича тя сама цесарица мати господня и превъзнесе [Возвеличила тебя сама царица мать божья и восхвалила (превознесла)]» («Киево-Печерский патерик»). Впоследствии наиболее частое применение слова превратилось в его единственное значение.

Глагол преставитися, образованный от глагола преставити присоединением возвратного местоимения ся— «себя», означал первоначально «переместиться с одного места на другое, переставить себя». Однако чаще всего глагол преставитися употреблялся для обозначения лишь одного перемещения — «из этого мира в мир иной». В памятниках он постоянно использовался в таких сочетаниях: преставитися — отъ свЂта, отъ жития, к богу, въ вЂчьную жизнь, в бесконечную жизнь, на истиньныи животъ («на истинную жизнь»), отъ временьныхъ на вЂчныя (т. е. «от временного к вечному»), к животу бесстрастья («к жизни без страданий») и т. п.

Лишь в очень редких случаях глагол называл какие-либо иные перемещения.

Такие употребления отмечены в наиболее древних памятниках; так, в «Изборнике 1076 г.» читаем: «Аш(т)е бо съ мудрыими члв̃кы бесЂдующе скоро въ обрызы [описка вместо въ образы] ихъ прЂставимъся [Если будем беседовать с мудрыми людьми, то скоро станем на них похожими (буквально перейдем, «переставим себя» в их образы)]». Однако типизированное применение слова — обозначение смерти — постепенно стало единственно возможным: глагол стал обозначать не «переместиться», а «умереть». Глагол преставити, от которого образован преставитися, также мог употребляться для обозначения смерти, например: «Нъ б̃а дЂля не повЂдай никому же о мне дондЂже о̃(т) земьля б̃ъ преставитъ мя [Но бога ради не поведай никому обо мне до тех пор, пока бог не удалит меня с земли (буквально «пока Бог от земли не переставит меня»)]» («Пролог», 1383 г.). Однако такие употребления глагола преставити были чрезвычайно редки. Этим и следует объяснить тот факт, что глагол преставити не получил значения «умертвить»; он мог, как и русский переставити, обозначать любое перемещение.

Итак, развитие значений глаголов превзойти, превознести и преставиться протекало следующим образом: в первичном, прямом значении глаголы применялись редко, типичным было употребление глаголов во вторичных значениях. Это наиболее частое использование в контексте стало единственным значением глаголов.

Как видим, во всех рассмотренных случаях типизация употреблений славянизмов вызывала сдвиги в их значениях. А сама типизация вызвана причиной, находящейся вне языка,— развитием церковно-книжных жанров с их специфическими особенностями употребления слов.
 

Калькирование

Перечисленные явления (стандартизация, типизация употребления, ограничение сочетаемости, «заражение» от контекста) — главные, но не единственные причины изменения значений славянизмов.

Некоторые славянизмы получили новые значения только под влиянием тех греческих слов, для перевода которых они обычно применялись. Таково, например, слово гражданинъ. Чем объяснить развитие у этого слова значения «подданный государства, член общества»? Ведь оно образовано от слова градъ («город») и должно было бы, подобно русскому слову горожанинъ, обозначать жителя города. Дело в том, что в памятниках старославянского и церковнославянского языков слово гражданинъ постоянно употреблялось для перевода древнегреческого слова πολίτης, которое обозначало как жителя города, так и подданного государства. Это слово было образовано от греческого πόλις — «город-государство». Как известно, древнегреческие города («полисы») представляли собой государственные объединения. Поэтому горожанин, член городской общины, был одновременно и гражданином, т. е. подданным определенного государства. Славянизм гражданинъ заимствовал (или, как принято говорить, калькировал) значение греческого πολίτης. Долгое время слово гражданинъ употреблялось в двух значениях: 1) «житель города», например: «Володимеръ же обьстоя [т. е. осаждал] градъ. изнемогаху въ градЂ людье. и (р̃еч) Володимеръ къ гражаномъ...» («Повесть временных лет»); 2) «житель, подданный государства», например: «и шедъ прилЂпися единому гражанину страны тоя» («Златая цепь», сборник сочинений отцов церкви, список XIV в., это цитата из Евангелия, Лук. 15, 15; однако во многих списках Евангелия в этом месте употребляется слово житель). Но «встретившись» в русском языке со словом горожанина, имевшим только одно значение — «житель города», славянизм гражданинъ постепенно закрепился только в том значении, которое его отличало от русского слова. Почему же горожанинъ не получило значения «подданный государства»? Ответ очень прост: оно не могло калькировать значение греческого πολίτης, так как вообще не употреблялось в памятниках, переведенных с греческого языка: переводы, как уже говорилось, делались на церковнославянский язык, в котором это исконно русское слово отсутствовало.

Сходным образом изменялись значения славянизма глава. Как и гражданинъ, это слово сохранило то значение, которое было взято у греческого слова и которым оно отличалось от русского голова. Греческое слово κεφαλή имело значение не только «голова как часть тела», но и «верх, край» и употреблялось для обозначения начала сочинения или его раздела. Так же стало употребляться и слово глава.
 

¹ Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. 3-е изд. Л., 1979, с. 80—83, 87.

² Филиппова В. М. Развитие глагольной фразеологии в русском литературном языке XVIII в. (Устойчивые глагольно-именные сочетания) // Русская литературная речь в XVIII веке. Фразеологизмы. Неологизмы. Каламбуры. М., 1968.

³ Шмелев Д. Н. Очерки по семасиологии русского языка. М., 1964, с. 206.