Литература XX века

(1894–1940) Родился в 1894 г. в портовом городе Одессе на Черном море, в зажиточной и образованной еврейской семье. Учился в Одесском коммерческой училище имени Николая Первого, потом в Коммерческом институте. Увлекался историей, штудировал языки – немецкий, английский. Французский давался ему настолько легко, что он даже пробовал писать на нем рассказы, подражая Мопассану, но вскоре бросил. В 1916 году Бабель приехал в Петербург с твердым намерением жить писательским трудом. Надеясь на помощь знаменитого писателя Максима Горького, Бабель отнес ему свои произведения. Горький прочитал и дал совет «идти в люди». В 1919 году Бабель участвует в боевых действиях в составе Первой Конной Армии, которая воевала на фронтах гражданской войны. Он ведет дневник, ставший основой цикла рассказов «Конармия», опубликованного в 1923 по 1926 год. Эти рассказы приносят ему славу. В 30-е годы были арестованы и погибли в лагерях многие друзья, знакомые Бабеля. В 1939 году Исаак Бабель был арестован. Бабель был расстрелян в подвалах органов госбезопасности в 1940 году по ложному обвинению в терроризме и шпионаже.

У батьки нашего Махно

Шестеро махновцев изнасиловали минувшей ночью прислугу. Проведав об
этом на утро, я решил узнать, как выглядит женщина после изнасилования,
повторенного шесть раз. Я застал ее в кухне. Она стирала, наклонившись над
лоханью. Это была толстуха с цветущими щеками. Только неспешное
существование на плодоносной украинской земле может налить еврейку такими
коровьими соками. Ноги девушки жирные, кирпичные, раздутые, как шары,
воняли приторно, как только что вырезанное мясо. И мне показалось, что от
вчерашней ее девственности остались только щеки, воспламененные более
обыкновенного, и глаза, устремленные книзу.
Кроме прислуги, в кухне сидел еще казаченок Кикин, рассыльный штаба
батьки нашего Махно. Он слыл в штабе дурачком и ему ничего не стоило
пройтись на голове в самую неподходящую минуту.
Не раз случалось мне заставать его перед зеркалом. Выгнув ногу с
продранной штаниной, он подмигивал самому себе, хлопал по голому
мальчишескому пузу, неистово пел и корчил победоносные гримасы, от которых
сам же и помирал со смеху.
Сегодня я снова застал его за особенной работой: он наклеивал на
германскую каску полосы золоченой бумаги.
- Ты скольких вчера отпустила, Рухля? - сказал он и, сощурив глаза,
осмотрел свою разукрашенную каску.
Девушка молчала.
- Ты шестерых отпустила, - продолжал мальчик, - а есть которые бабы до
двадцати человек могут отпустить.
- Принеси воды, - сказала девушка.
Кикин принес со двора ведро воды. Шаркая босыми ногами, он прошел потом
к зеркалу, нахлобучил на себя каску с золотыми лентами и внимательно
осмотрел свое отражение. Потом вид зеркала увлек его. Засунув пальцы в
ноздри, мальчик жадно следил за тем, как изменяется под давлением изнутри
форма его носа.
- Я из штаба уйду, - обернулся он к еврейке, - ты никому не сказывай,
Рухля. Стеценко в эскадрон меня берет. Там по крайности обмундирование, в
чести будешь, и товарищей найду бойцовских, не то, что здесь, барахольная
команда... Вчера, как тебя поймали, а я за голову держал, я Матвей
Васильичу говорю: что же, говорю, Матвей Васильич, вот уже четвертый
переменяется, а я все держу, да держу. Вы уже второй раз, Матвей Васильич,
сходили, а когда я есть малолетний мальчик и не вашей компании, так меня
каждый может обижать... Ты, Рухля, сама небось слыхала евонные эти слова,
мы, - говорит, - Кикин, никак тебя не обидим, вот дневальные все пройдут,
потом и ты сходишь... Так вот они меня и допустили, как же... Это когда
они тебя уже в лесок тащили, Матвей Васильич мне и говорит: сходи, Кикин,
ежели желаешь. Нет, - говорю, - Матвей Васильич, не желаю я опосля Васьки
ходить, всю жизнь плакаться...
Кикин сердито засопел и умолк. Он лег на пол и уставился в даль, -
босой, длинный, опечаленный, с голым животом и сверкающей каской поверх
соломенных волос.
- Вот народ рассказывает за махновцев, за их геройство, - произнес он
угрюмо, - а мало-мало соли с ними поешь, так вот они - видно, что каждый
камень за пазухой держит...
Еврейка подняла от лохани свое налитое кровью лицо, мельком взглянула
на мальчика и пошла из кухни тем трудным шагом, какой бывает у
кавалериста, когда он после долгого перехода ставит на землю затекшие
ноги.
Оставшись один, мальчик обвел кухню скучающим взглядом, вздохнул,
уперся ладонями в пол, закинул ноги и, не шевеля торчащими пятками, быстро
заходил на руках.