Литература XX века

(1894–1940) Родился в 1894 г. в портовом городе Одессе на Черном море, в зажиточной и образованной еврейской семье. Учился в Одесском коммерческой училище имени Николая Первого, потом в Коммерческом институте. Увлекался историей, штудировал языки – немецкий, английский. Французский давался ему настолько легко, что он даже пробовал писать на нем рассказы, подражая Мопассану, но вскоре бросил. В 1916 году Бабель приехал в Петербург с твердым намерением жить писательским трудом. Надеясь на помощь знаменитого писателя Максима Горького, Бабель отнес ему свои произведения. Горький прочитал и дал совет «идти в люди». В 1919 году Бабель участвует в боевых действиях в составе Первой Конной Армии, которая воевала на фронтах гражданской войны. Он ведет дневник, ставший основой цикла рассказов «Конармия», опубликованного в 1923 по 1926 год. Эти рассказы приносят ему славу. В 30-е годы были арестованы и погибли в лагерях многие друзья, знакомые Бабеля. В 1939 году Исаак Бабель был арестован. Бабель был расстрелян в подвалах органов госбезопасности в 1940 году по ложному обвинению в терроризме и шпионаже.

Конец св. Ипатия

Вчера я был в Ипатьевском монастыре, и монах Илларион, последний из
обитающих здесь монахов, показывал мне дом бояр Романовых.
Московские люди пришли сюда в 1613 году просить на царство Михаила
Федоровича.
Я увидел истоптанный угол, где молилась инокиня Марфа, мать царя,
сумрачную ее опочивальню и вышку, откуда она смотрела гоньбу волков в
костромских лесах.
Мы прошли с Илларионом по ветхим мостикам, заваленным сугробами,
распугали ворон, угнездившихся в боярском терему, и вышли к церкви
неописуемой красоты.
Обведенная венцом снегов, раскрашенная кармином и лазурью, она легла на
задымленное небо севера, как пестрый бабий платок, расписанный русскими
цветами.
Линии непышных ее куполов были целомудренны, голубые ее пристроечки
были пузаты, и узорчатые переплеты окон блестели на солнце ненужным
блеском.
В пустынной этой церкви я нашел железные ворота, подаренные Иваном
Грозным, и обошел древние иконы, весь этот склеп и тлен безжалостной
святыни.
Угодники - бесноватые нагие мужики с истлевшими бедрами - корчились на
ободранных стенах, и рядом с ними была написана российская богородица:
худая баба, с раздвинутыми коленями и волочащимися грудями, похожими на
две лишние зеленые руки.
Древние иконы окружили беспечное мое сердце холодом мертвенных своих
страстей, и я едва спасся от них, от гробовых этих угодников.
Их бог лежал в церкви, закостеневший и начищенный, как мертвец, уже
обмытый в своем дому, но оставленный без погребения.
Один отец Илларион бродил вокруг своих трупов. Он припадал на левую
ногу, задремывал, чесал в грязной бороде и скоро надоел мне.
Тогда я распахнул врата Ивана Четвертого, пробежал под черными сводами
на площадку, и там блеснула мне Волга, закованная во льды.
Дым Костромы поднимался кверху, пробивая снега; мужики, одетые в желтые
нимбы стужи, возили муку на дровнях, и битюги их вбивали в лед железные
копыта.
Рыжие битюги, обвешанные инеем и паром, шумно дышали на реке, розовые
молнии севера летали в соснах, и толпы, неведомые толпы, ползли вверх по
обледенелым склонам.
Зажигательный ветер дул на них с Волги, множество баб проваливалось в
сугробы, но бабы шли все выше и стягивались к монастырю, как осаждающие
колонны.
Женский хохот гремел над горой, самоварные трубы и лохани въезжали на
подъем, мальчишеские коньки стенали на поворотах.
Старые старухи втаскивали ношу на высокую гору - на гору святого
Ипатия, - младенцы спали в их салазках, и белые козы шли у старух на
поводу.
- Черти, - закричал я, увидев их, и отступил перед неслыханным
нашествием. - Не к инокине ли Марфе идете вы, чтобы просить на царство
Михаила Романова, ее сына?
- Ну тебя к шуту! - ответила мне баба и выступила вперед. - Зачем
играешь с нами на дороге? Нам детей, что ль, от тебя нести?
И, вложившись в сани, она вкатила их на монастырский двор и чуть не
сбила с ног потерявшегося отца Иллариона. Она вкатила в колыбель царей
московских свои лохани, своих гусей, свой граммофон без трубы и,
назвавшись Савичевой, потребовала для себя квартиру N_19 в архиерейских
покоях.
И, к удивлению моему, Савичевой дали эту квартиру и всем другим вслед
за нею.
И мне объяснили тут, что союз текстильщиков отстроил в сгоревшем
корпусе 40 квартир для рабочих Костромской объединенной льняной
мануфактуры и что сегодня они переселяются в монастырь.
Отец Илларион, стоя в воротах, пересчитал всех коз и переселенцев;
потом он позвал меня чай пить и в молчании поставил на стол чашки,
украденные им во дворе при взятии в музей утвари бояр Романовых.
Мы пили чай из этих чашек до поту, бабьи босые ноги топтались перед
нами, на подоконниках: бабы мыли стекла на новых местах.
Потом дым повалил изо всех труб, точно сговорился, незнакомый петух
взлетел на могилу игумена отца Сиония и загорланил, чья-то гармошка,
протомившись в интродукциях, запела нежную песню, и чужая старушонка в
зипуне, просунув голову в келью отца Иллариона, попросила у него взаймы
щепотку соли ко щам.
Был уже вечер, когда к нам пришла старушонка: багровые облака пухли над
Волгой, термометр на наружной стене показывал 40 градусов мороза,
исполинские костры, изнемогая, метались на реке, - все же неунывающий
какой-то парень упрямо лез по промерзшей лестнице к перекладине над
воротами - лез затем, чтобы повесить там пустяковый фонарик и вывеску, на
которой было изображено множество букв: СССР и РСФСР, и знак союза
текстилей, и серп и молот, и женщина, стоящая у ткацкого станка, от
которого идут лучи во все стороны.