Литература XX века

(1894–1940) Родился в 1894 г. в портовом городе Одессе на Черном море, в зажиточной и образованной еврейской семье. Учился в Одесском коммерческой училище имени Николая Первого, потом в Коммерческом институте. Увлекался историей, штудировал языки – немецкий, английский. Французский давался ему настолько легко, что он даже пробовал писать на нем рассказы, подражая Мопассану, но вскоре бросил. В 1916 году Бабель приехал в Петербург с твердым намерением жить писательским трудом. Надеясь на помощь знаменитого писателя Максима Горького, Бабель отнес ему свои произведения. Горький прочитал и дал совет «идти в люди». В 1919 году Бабель участвует в боевых действиях в составе Первой Конной Армии, которая воевала на фронтах гражданской войны. Он ведет дневник, ставший основой цикла рассказов «Конармия», опубликованного в 1923 по 1926 год. Эти рассказы приносят ему славу. В 30-е годы были арестованы и погибли в лагерях многие друзья, знакомые Бабеля. В 1939 году Исаак Бабель был арестован. Бабель был расстрелян в подвалах органов госбезопасности в 1940 году по ложному обвинению в терроризме и шпионаже.

Линия и цвет

Александра Федоровича Керенского я увидел впервые двадцатого декабря
тысяча девятьсот шестнадцатого года в обеденной зале санатории Оллила. Нас
познакомил присяжный поверенный Зацареный из Туркестана. О Зацареном я
знал, что он сделал себе обрезание на сороковом году жизни. Великий князь
Петр Николаевич, опальный безумец, сосланный в Ташкент, дорожил дружбой
Зацареного. Великий князь этот ходил по улицам Ташкента нагишом, женился
на казачке, ставил свечи перед портретом Вольтера, как перед образом
Иисуса Христа, и осушил беспредельные равнины Амударьи. Зацареный был ему
другом.
Итак - Оллила. В десяти километрах от нас сияли синие граниты
Гельсингфорса. О Гельсингфорс, любовь моего сердца. О небо, текущее над
эспланадой и улетающее, как птица.
Итак - Оллила. Северные цветы тлеют в вазах. Оленьи рога распростерлись
на сумрачных плафонах. В обеденной зале пахнет сосной, прохладной грудью
графини Тышкевич и шелковым бельем английских офицеров.
За столом рядом с Керенским сидит учтивый выкрест из департамента
полиции. От него направо норвежец Никкельсен, владелец китобойного судна.
Налево - графиня Тышкевич, прекрасная, как Мария-Антуанетта.
Керенский съел три сладких и ушел со мною в лес. Мимо нас пробежала на
лыжах фрекен Кирсти.
- Кто это? - спросил Александр Федорович.
- Это дочь Никкельсена, фрекен Кирсти, - сказал я, - как она хороша...
Потом мы увидели вейку старого Иоганеса.
- Кто это? - спросил Александр Федорович.
- Это старый Иоганес, - сказал я. - Он везет из Гельсингфорса коньяк и
фрукты. Разве вы не знаете кучера Иоганеса?
- Я знаю здесь всех, - ответил Керенский, - но я никого не вижу.
- Вы близоруки, Александр Федорович?
- Да, я близорук.
- Нужны очки, Александр Федорович.
- Никогда.
Тогда я сказал с юношеской живостью:
- Подумайте, вы не только слепы, вы почти мертвы. Линия, божественная
черта, властительница мира, ускользнула от вас навсегда. Мы ходим с вами
по саду очарований, в неописуемом финском лесу. До последнего нашего часа
мы не узнаем ничего лучшего. И вот вы не видите обледенелых и розовых
краев водопада, там, у реки. Плакучая ива, склонившаяся над водопадом, -
вы не видите ее японской резьбы. Красные стволы сосен осыпаны снегом.
Зернистый блеск роится в снегах. Он начинается мертвенной линией,
прильнувшей к дереву и на поверхности волнистой, как линия Леонардо,
увенчан отражением пылающих облаков. А шелковый чулок фрекен Кирсти и
линия ее уже зрелой ноги? Купите очки, Александр Федорович, заклинаю
вас...
- Дитя, - ответил он, - не тратьте пороху. Полтинник за очки - это
единственный полтинник, который я сберегу. Мне не нужна ваша линия,
низменная, как действительность. Вы живете не лучше учителя тригонометрии,
а я объят чудесами даже в Клязьме. Зачем мне веснушки на лице фрекен
Кирсти, когда я, едва различая ее, угадываю в этой девушке все то, что я
хочу угадать? Зачем мне облака на этом чухонском небе, когда я вижу
мечущийся океан над моей головой? Зачем мне линии - когда у меня есть
цвета? Весь мир для меня - гигантский театр, в котором я единственный
зритель без бинокля. Оркестр играет вступление к третьему акту, сцена от
меня далеко, как во сне, сердце мое раздувается от восторга, я вижу
пурпурный бархат на Джульетте, лиловые шелка на Ромео и ни одной фальшивой
бороды... И вы хотите ослепить меня очками за полтинник...
Вечером я уехал в город. О Гельсингфорс, пристанище моей мечты...
А Александра Федоровича я увидел через полгода, в июне семнадцатого
года, когда он был верховным главнокомандующим российскими армиями и
хозяином наших судеб.
В тот день Троицкий мост был разведен. Путиловские рабочие шли на
Арсенал. Трамвайные вагоны лежали на улицах плашмя, как издохшие лошади.
Митинг был назначен в Народном доме. Александр Федорович произнес речь
о России - матери и жене. Толпа удушала его овчинами своих страстей. Что
увидел в ощетинившихся овчинах он - единственный зритель без бинокля? Не
знаю...
Но вслед за ним на трибуну взошел Троцкий, скривил губы и сказал
голосом, не оставлявшим никакой надежды:
- Товарищи и братья...