Дело о падеже. Очередное слушание

27.11.2002

М. В. Русакова

При исследовании категории падежа в полной мере проявляется «синдром маятника», заключающийся в постоянном перекидывании соответствующей проблематики из области морфологии в область синтаксиса и обратно. Отнесение падежа к морфологии предполагает признание у него собственного значения, способности передавать смысл. Отнесение падежа к области синтаксиса предполагает, что падеж смысл передавать не может, а целиком относится к области языковой «техники» и служит исключительно для связи слов в предложении.

Полемика вокруг падежа, то разгораясь, то затухая, длится весь двадцатый век.

Конечно, невозможно представить, что носители языка пользуются «целым томом» правил, позволяющих вычленять тончайшие свойства ситуаций, строить «предсказывающие конструкции», выбирать соответствующие компоненты в значении, и только тогда ставить существительное, например, в творительный падеж в конкретном высказывании. Это тем более невозможно, что не всегда употребление творительного вообще можно мотивировать.

Неразрешенная проблема падежного значения неотделима от вопроса о предсказуемости появления словоформы в определенном падеже в различных контекстах: на протяжении многих десятилетий наблюдаются метания лингвистов от идеи полного хаоса до абсолютной предсказуемости выбора падежа. Диаметрально противоположные точки зрения по вопросу предсказуемости/непредсказуемости основаны на фактах. Впрочем, такая ситуация вовсе не уникальна, если речь идет о явлениях естественного языка. Рассмотрим, например, лексико-семантическую группу существительных, обозначающих заведения общественного питания: ресторан, кафе, буфет, столовая, закусочная, забегаловка, рюмочная, чайная, пирожковая и т. д. Первое существительное, кафе — немотивированное, будучи заимствованием, оно все-таки ассоциируется у носителей языка со словом кофе, так что какой-то элемент мотивированности в нем присутствует. Слово буфет, разумеется, связано с типом мебели, хотя и непонятно, в каких отношениях находятся между собой слова буфет со значением „мебель“ и буфет со значением „место, где можно поесть“. Остальные слова производные и характеризуются прозрачной мотивировкой, но модели, использованные для их образования, достаточно разнообразны: по типу мебели (хотя столы бывают не только в столовой), по типу принятия пищи (хотя закусывают не только в закусочной, а в закусочной не только закусывают), по виду посуды (хотя рюмки, конечно, бывают не только в рюмочной), по типу напитка, по типу еды, которая подается в заведении. Однако заведения общественного питания в русском языке не называются кроватная, подушечная или, скажем, засыпаловка.

Ситуация с этой лексико-семантической группой напоминает ситуацию с категорией падежа.

Чтобы построить адекватную теорию падежа, прежде всего нужно признать существование мотивированности и немотивированности, случайности и предопределенности в употреблении падежных форм.

Впрочем, в настоящее время «дело о падеже» уже не представляется абсолютно безнадежным. Современная лингвистика постепенно вырабатывает новый научный аппарат, позволяющий вывести теорию падежа из путаницы априорных представлений, предрассудков и процессуальной волокиты.

Центральным и для теории падежа, и для лингвистики вообще является вопрос о том, как (имеется в виду вполне конкретное «как», т.е. при помощи каких приемов, правил, механизмов) носители языка передают и получают информацию о бесконечном и неделимом внешнем мире при помощи ограниченного класса отдельных единиц языка.

Говоря по-русски, человек не может употребить существительное «в никаком» падеже. Приходится выбирать из шести возможностей, даже если ни одна из них не является оптимальной. Произвольные решения при этом в действительности могут приниматься говорящим в процессе речи, но могут также быть приняты в свое время другими носителями и закреплены в языке.

Таким образом, для создания реальной теории падежа необходимо выяснить, какие значения являются актуальными для носителей языка при выборе падежа, в который надо поставить существительное, или, что то же самое, какие возможности предоставляет система конкретного языка для передачи смысла с помощью окончания, выражающего падежное значение. Вопросы такого рода могут быть решены путем эксперимента, хотя некоторые факты (например, возможность русского творительного выражать орудийное значение, а винительного — значение прямого объекта) представляются очевидными.
 

Литература

1. Апресян Ю. Д. Языковые аномалии: типы и функции // Res Philologica. Филологические исследования. Памяти академика Георгия Владимировича Степанова (1919-1986) / Под ред. Д. С. Лихачева. М.–Л.: «Наука», 1990, с. 50-71.
2. Богданов С. И. Форма слова и морфологическая форма. — СПб: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 248 с.
3. Вежбицка А. Дело о поверхностном падеже // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 15. Современная зарубежная русистика. — М.: «Прогресс», 1985, с. 303-341 (Anna Wierzbicka. The case for surfase case. Karoma Publishers, Inc., Ann Arbor, 1980, p. XI-XIX, 1-27, 95-109 (с сокращениями), 147-152, 155-162).
4. Русакова М. В. О некоторых психолингвистических характеристиках флексии русских существительных. Морфемика. — СПбГУ, 1997, с. 237-246.
5. Русская разговорная речь: Тексты / под ред. Е. А. Земской. — М. 1978.
6. Филлмор Ч. Дело о падеже // Новое в зарубежной лингвистике, вып. X. М.: «Прогресс», 1981, с. 369-495.
7. Якобсон Р. О. К общему учению о падеже. Общее значение русского падежа // Якобсон Р. О. Избранные работы. — М.: «Прогресс», 1985, с. 133-175.
8. Jespersen O. The philosophy of grammar. N.-Y., Holt, 1924.
    

Марина Валентиновна Русакова, кандидат филологических наук, ст. преподаватель кафедры детской речи Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена. Сфера научных интересов — психолингвистика, проблемы обучения письменной речи.
 

Текущий рейтинг: